Толстобова Валентина Васильевна, учитель русского языка и литературы, работала директором  в нашей школе, а также в Покстинской восьмилетней школе, Пачинской средней школе Тужинского района Кировской области, Калининской восьмилетней школе Себежского района Псковской области

1952 год, 18 лет

Под оккупацию мы попали летом 1941 года, так как жили в Псковской области, недалеко от латышской границы. Мне было тогда 8 лет. И три года прожили на оккупированной территории. Воспоминания остались разные - и страшные, и бытовые. * Как-то пришли партизаны в наш дом, попросили что-нибудь поесть. Хорошие были партизаны, ничего не отбирали. Похоже, это была военная разведка. (А раньше партизаны придут, отберут что найдут, говорят, мол у вас ещё спрятано. Жители быстро поняли, что так совсем голодными останутся. И приходилось прятать, мясо в бочках зарывали, картошку закапывали.) Мама дала им такую заварку из муки, когда мука с молоком перемешивается, и раскатывается тонкими ниточками, крошится и заваривается. Партизаны едят, хвалят, спрашивают: - Как твоя еда называется, хозяйка? - Путряшка! - Вкусная путряшка! Поели, стали собираться, говорят: - Через неделю, ждите, наши придут. А мама им говорит: - Уже два года ходите, говорите, чтобы ждали, а всё немцы стоят. - Ну на этот раз точно. Ждите! * И правда, вскоре услышали канонаду. Наши наступали. Перед самым боем решили куда-то спрятаться, начали копать окоп. Обычно мы от обстрела прятались в подполье. Латыш один, высокий, чернявый, говорил, мол, будем отступать - будем жечь деревни. От красных ждать милости нечего, либо сталинские лагеря, либо расстрел, поэтому биться будем до конца. Всё равно умирать. И вот нас три семьи, стали энергично рыть окоп. Вырыли котлован, прикрыли жёрдочками, присыпали землёй. - Вы что, - кричит латыш, - себе могилу выкопали? Расшвыривайте всё, кладите брёвна в два ряда, вот так и так, заваливайте землёй сверху. Потом оказалось, не с той стороны вход. - Выгонят, отсюда же можно в красных стрелять, переделывайте!. - Сделали с другой стороны, ту дыру забросали. Забрались все три семейства: мама, нас двое - я и старшая сестра; тётя Нюра с Серёжкой маленьким и Васькой-Романычем, его мы звали так; и Катя-беженка, белоруска, с двумя ребятишками. Не успели усесться, как начался бой. Катя самая храбрая из всех, всё выглядывала из окопа, передавала новости. - Тётя Настя, вроде ваш дом горит! - А бог с ним, пускай горит, лишь бы живыми остаться, - мама отвечает.  Потом над нашим окопом установили пулемёт, он трещал так, что замерли все, даже Катя не высовывалась. * Вдруг затихло всё. А мы боимся вылезать. Выглянула Катя, кричит: - Раненого ведут! Ведите сюда, давайте! - Двое его под руки спустили в нору, в наш блиндаж. Его перевязали платками. Он стонал, думали, что бредит. Пулемёт всё стрелял, потом тихо стало. Раненый насторожился, приподнялся, прислушался. Встревоженно сказал: - Наши отступили! - А мы обрадовались, что тихо. - Нас было немного. Мне надо уходить, а то придут немцы, вас расстреляют. - Рассказали ему, как уйти, по канаве поблизости, потом в лесок. Катя выглянула - никого нет, раненый метнулся и исчез, перекатился в канаву и быстро отполз. Потом бегут латыши цепью, один кричит: - Были тут русские, видели кого? - А мы хором закричали радостно: - Нет, никого не видели, не было никого! - Раненому удалось уйти, не поймали его. * Когда наши опять начали наступление, канонада началась очень сильная - бомбы, снаряды падали. Умирать не хотелось, все жались друг к другу. Женщины крестились. А нам с подружкой Любкой было боязно креститься, Васька-Романыч увидит - будет потом дразнить. Тут совсем рядом бухнуло, песок на головы посыпался. Увидели, Васька-Романыч сам истово так наматывает кресты вокруг своей круглой рожи, - и мы тоже давай креститься. С промежутками бой продолжался и ночью. Трассирующие пули летали роями, как жуки. К рассвету всё затихло. Сидим, ни живы, ни мертвы. Кто сейчас наверху - наши или фашисты? Боимся вылезать. Вдруг услышали голос: - Есть тут кто живой? Кто живой, выходите! - А кто сейчас там? - Свои, русские, выходите! И тут все хором заревели в голос, и старые, и малые. Стали выбираться из блиндажа. - В деревне есть кто живые? В том конце у вас местного убило. И показывают на дом дяди Тимы. Так же высунулся из окопа, как тётя Катя, хотел посмотреть, не горит ли его дом, и его осколком снаряда ударило в грудь. Все сразу побежали туда. Жена его склонилась над ним, тихо-тихо выла. Все собрались после освобождения, плакали, говорили: - Этот день для нас будет самым дорогим праздником! - Было это 26 августа 1944 года. * Дома оказались все целые в нашей деревне, а соседнюю, Кремлёвку, сожгли дотла. От дома к дому при отступлении пробегал солдат с факелом и поджигал соломенные крыши. Жители потом долго жили в землянках и помогали строить дома по очереди. Последним возвели дом председателю колхоза Ивану Морозову. До этого его жена, тётя Лена, всё его бранила: - Дурак ты, дурак! Всем уже дома построили, а твои дети всё в землянке живут. - Я коммунист! - стучит себе в грудь председатель. Наконец выстроили дом и ему. Председателем он был до войны, а как пришли немцы, заставили старосту выбирать. Народ посовещался, никому неохота, вот и говорят, давай, Иван Прохорыч, ты у нас старостой будешь. Так и был старостой всю оккупацию. А как наши пришли, сразу его в армию взяли, на фронт отправили. Там он ногу потерял, снарядом оторвало, и вернулся опять. Хотели его за то, что был старостой, посадить, арестовали. Но народ поднялся, мы его сами заставили, и никому он ничего плохого не сделал. Так и отстояли, снова стал председателем. * После обстрелов осталось много мин, снарядов, валялись везде. Мы, девчонки, как-то набрали мин, круглых таких, с хвостом, сложили их кучкой, хворостом закрыли, и подожгли. А сами побежали прятаться. Костёр занялся, начали мины рваться. Мы только сильнее в землю вжимаемся. Считаем, сколько взорвалось. Вроде девять было. И тут идёт парнишка, Шурка, он не из нашей деревни был. Увидел нас и давай ругать: - Что вы творите! Тут же люди ходят, могло же убить кого. А ещё девочки! - Мы отговариваемся, мол, никто не ходит по этой дороге, а сами чувствуем, что неладно сделали. Он же шёл по этой дороге, и его могло убить. А потом этот Шурка погиб. Нас ругал, а сам взялся после школы снаряд развинчивать. Смеялся: - Сделаю ступку для бабки! - И отговаривали его, а всё развинчивал. Снаряд у него в руках взорвался, хоронить потом собирали кусочки, разметало взрывом. Немцы, отступая, бросили свою пушку со снарядами. А наши её захватили, развернули и давай по немцам стрелять. Все снаряды расстреляли, свой загнали. А он там застрял. Так и бросили. Парнишки потом от снаряда капсюль отвинтили, был такой блестящий, с прорезью. Отверстие осталось. Мы там и ковырялись ветками, проволочками. Ткань, шёлк клетчатый, синий, прорвали, порох показался. Чёрный, ребристый, блестит. А костёр рядом жгли. И как-то парнишка один взял и туда горящим угольком ткнул. Порох взорвался, а снаряд не вперёд полетел, а назад. У Васьки только лицо порохом посекло, синие такие царапины. А у костра девочку ранило, лет 17 ей было. Снарядом ей руку оторвало, и живот снесло. Она в сознании была, говорит: - Рученька моя! Как же я без руки буду? А живота у меня тоже нет. - Её на лошади повезли в райцентр, 12 километров, по дороге и умерла. * А во время оккупации в соседнем селе Поповка стоял немецкий гарнизон. Село они колючей проволокой обтянули, а жили в здании школы, двухэтажное такое деревянное здание стояло. Жители у немцев в гарнизоне своих коров держали, от партизан прятали. С хлебом во время войны было плохо, только коровы выручали, да огород. Наша корова там тоже была, в липовой аллее привязывали, чтобы не бродили по селу. Доить туда ходили. А молоко носить домой далеко, семь километров. Бывало, не хочется нести, ведро тяжёлое, пойду к немцам в гарнизон. Как-то хожу, хожу, заглядываю в комнаты. Немцы спят, винтовки у них в стойке составлены. Наконец какой-то немец подошёл. Что говорит, не понимаю, показываю молоко. Взял его, унёс, приносит крупы жёлтой, ячневой. Иногда хлеб они давали, эрзац, но вкусный. Не было так, чтобы отобрали, и всё. Кашу из этой крупы варили, на молоке, очень нам она вкусной тогда казалась. * А перед освобождением корову забрали домой. И раз сказали латыши, что будут жечь дома, вывели её в огород, у березы привязали крепко, чтобы не убежала в лес. Обстрел когда начался, снаряды кругом рвались, выстрелы, взрывы. Корова рвалась с привязи, около ствола весь дёрн был вырван копытами. И была она красная, а когда потом пришли её отвязывать, она уже была светло-рыжая, поседела от страха.